В поисках сюжета...

       

1 история.

Этот трамвай едет в Пхеньян.

 

Ей уже пятнадцать! Пусть только кто-то попробует сказать – «всего пятнадцать».  В последнее время она на всех смотрит с вызовом, в каждую минуту ожидая нападения – того, что кто-то посмеет усомниться в ее взрослости. Пусть попробуют – она им ответит. Но сейчас, в этом сумеречном холодном трамвае, почти никого нет, и смотреть дерзко и с вызовом не на кого: есть только окно и книга, а они угрозы не представляют.

Зачем надевать маску, если все равно никого нет, кроме спящего кондуктора и пары пассажиров? Хотя, с другой стороны, а зачем ее снимать? Тепло, уютно в маске, никто не придерется к тому, что ты грустный, зевать можно, не прикрывая рта. В целом, очень удобно.

Книга досталась ей в попутчики довольная унылая, как она про себя подумала, депрессивная – про Пхеньян.

Это все из-за него! Из-за новенького одноклассника, который всего пара месяцев, как появился, но быстро, сходу всех поразил и обаял. Все-то он знает и умеет, много путешествует с родителями по миру и уже точно решил, куда будет поступать после школы – на факультет антропологии. А она и слова такого раньше не знала.

И вот шли они как-то компанией из школы, и вдруг он подошел к ней и внезапно спросил:

- Ну че, куда мечтаешь поехать?

- В Корею, - ответила она мгновенно, просто потому что через дорогу был магазин корейской косметики.

- В северную или южную? – удивился он.

- В северную.

Наугад ответила, в общем. Не знала, что там, в Северной Корее, творится, что интернета там нет и вообще тотальный коммунизм и диктатура. В книге все подробно расписано. Она эту книгу специально купила, чтобы быть готовой к дальнейшим расспросам.

И вот она то читает, то скучает и залезает в сумку в поисках чего-то интересненького. Пока трамвай, покачиваясь, куда-то едет себе не спеша, она уже съела мандарин, и глицин за одним, вдоволь насмотрелась на себя в карманное зеркало и в маске, и без, и снова вернулась к книге, и снова отвлеклась на свои мысли.

Вот так, наверно, и наступает неотвратимо взрослая жизнь. Покупаешь себе глицин в аптеке, потому что надо готовиться к экзаменам и голова уже не вмещает все, что надо зазубрить, а еще мама повадилась отправлять в магазин, если сама забудет что-то купить. И теперь, после школы и после этого холодного трамвая, ей еще тащиться в «Пятерочку» за туалетной бумагой. Только бы не встретить по дороге знакомых.

Она начинает дремать с книгой в руке, и вот уже чудится ей, что трамвай привез ее в Северную Корею, где на перроне встречают с цветами и оркестром, а всем новоприбывшим немедленно туго повязывают на шее красный галстук.

 

 

2 история.

Белка, звезды и туман.

           

- Сколько же можно ждать! – всплеснула лапками Белка. - Я всю неделю готовилась, испекла печенье в виде звездочек, а его всё нет.

            - Вот и я говорю: а его всё нет, - вздохнул Медвежонок. Ему хотелось бы успокоить взволнованную Белку, но он и сам был встревожен долгим отсутствием Ёжика. Несколько раз он пытался докричаться до друга сквозь этот невыносимо густой туман:

- Ёееежик! Ёееежик… - кричал Медвежонок. Но даже эхо тонуло в белой мгле.

- Договорились ведь собраться, посидеть, звезды посчитать… Скажи, Медвежонок: а мое печенье считается за звезды?

- Конечно, считается, - сказал Медвежонок, чтобы порадовать Белку.

- Тогда двадцать семь звезд уже посчитано… Может, сходить за ним, туда? – неуверенно прошептала Белка.

- Не ходи, сама потеряешься, и как я вас потом всех найду! Ты посмотри, какой страшный туман.

- А вдруг он уже в нем утонул? Лежит на самом туманном дне, еле дышит… ой! Слышал?

- Сова, кажется, ухает.

- Вот! И сова летает там, в тумане, ухает, хочет схватить нашего Ёжика и… съесть!

Медвежонок так и свалился с бревнышка.

- Разве совы питаются ёжиками?

Но Белка не слышала друга – воображение захватило ее целиком:

- Его, наверно, лошадь затоптала… Или рыба огромная проглотила… Или собака покусала… Или… или…

Тут воображение на минуту оставило Белку, очевидно, чтобы она могла немного отдышаться и набраться сил, а затем начать воображать новые ужасы.   

- А я тут веточек можжевеловых набрал… И самовар поставил, чтобы чай пить.  

- Можжевеловые веточки – это хорошо.  

Какое приятное слово, вдруг подумала Белка - «можжевеловый». Волшебное слово, от него веет теплом и сладким запахом. Оно немного успокоило Белку. У нее наступило можжевеловое спокойствие.  

Наконец, Ёжик вернулся – выплыл, как маленький айсберг, из тумана, и друзья смотрели на него во все глаза – не могли насмотреться. Как будто его сто лет с ними не было. Но Ёжик вел себя странно: он то ли вернулся, то ли нет. Белка и Медвежонок болтали, что было сил, обо всем на свете, а Ежик задумчиво и долго вглядывался куда-то в темноту.

- Всё быстротечно… - почти шепотом произнес он.

- Вот и я говорю: только что же было двадцать семь печений, а теперь уже девятнадцать! – подхватил Медвежонок.

- Мы не живем, а будто спим. Будто плаваем в тумане…

- Лично я нигде не плаваю, я живу в дупле, - пыталась поддержать разговор Белка.  

- Ценно и полезно бывает пообщаться с людьми, про которых говорят, что их судьба сложилась печально, что они не воплотили себя, хотя были талантливы, но то ли высокомерие, то ли ограниченность суждений, помешали им.

На это друзья не нашлись, что ответить.

- Как ты думаешь, что это с ним? – шепнула Белка Медвежонку на ухо.

- Кто знает… Он ведь побывал там – на самом туманном дне, и наверно больше никогда не станет прежним.

- Тут недалеко есть полянка, оттуда очень удобно звезды считать, - громко сказала Белка. Ей не хотелось думать о тумане.

И они пошли на удобную полянку. Медвежонок немного замерз, хотя и не признавался в этом. Он тер друг о дружку лапки и немного дрожал.

- Не ёжик, а ёжишься, - сказал вдруг Ёжик и все засмеялись. Кажется,  он все-таки вернулся к ним и, может, станет еще прежним Ёжиком.

Друзья сначала улеглись на мягкую траву, но предусмотрительный Медвежонок предупредил: земля холодная, надо расстелить плед – и расстелил. Достал термос и разлил по кружкам можжевеловый чай.

На этой полянке и впрямь было удобно считать звезды: кроны деревьев над головой будто нарочно раздвинулись в разные стороны, чтобы небо могло заглянуть в лесную чащу.

- Можжевеловый… - мечтательно произнесла Белка. – Я поняла, почему это слово так приятно звучит: в нем внутри как будто живет Ёжик. Очень похожий на тебя, только маленький, размером с мой кулачок. Можжевеловый Ёжик.

И тут Белке почудилось, будто это не звезды падают вниз на землю, как это обычно бывает, а что это она падает в звездное небо, как в воду, и плывет, плывет все дальше и дальше.

- Я тут подумала… - сказала Белка. – Я больше не хочу считать звезды. Считать нужно только печенье, а в звездах надо купаться. У нас есть девятнадцать звездных печений и море звезд.

- Кхе… - виновато кашлянул Медвежонок, - Уже восемь… Осталось всего восемь звездных печений.

 

 

3 история.

Белая сирень.

 

Я всюду ношу его с собой – прямоугольный стеклянный флакончик с золотистой жидкостью внутри и серебряной уже потертой наклейкой с едва различимой надписью «Духи «Белая сирень». Где бы ни оказалась – на работе, в кафе, когда есть свободная минутка, ставлю его перед собой на стол и разглядываю: серовато-белая крышечка, три выпуклые волнистые линии с двух сторон небольшого, помещающегося в руке, флакончика. Он очень простой, не похож на другие духи – на все эти цитрусово-терпко-древесно-фруктовые, разлитые по бутылочкам из разноцветного переливающегося стекла в виде изящных бутонов цветов или невиданных геометрических фигур. Это всего лишь старая «Белая сирень», почти полная, только начатая. Это сладкий такой знакомый цветочный запах и нотки спирта в аромате. И на этом всё. Ни капли изящества.

Говорят, что эти духи и в свое время не особенно котировались – самые непритязательные и дешевые. Были «Красная Москва», «Шахразада» и «Фуэте», польские «Может быть» и «Быть может», болгарские «Сигнатюр», а «Белую сирень» брали, если уж совсем ничего получше не было. Может быть, поэтому, когда ее дедушка подарил бабушке этот флакончик, то бабушка и открывать его не стала, а спрятала где-то и забыла. А может, это потому, что ей тогда уже было за шестьдесят и до духов, особенно дешевых, ей не было дела. Короче, не угадал, дедушка с подарком. И простояли они сначала на одной полке, потом на другой – в доме дочери, а затем и на третьей – у внучки, несколько десятков лет. 

И вот, внучка той бабушки отдала духи мне. Она делает большую уборку в доме – избавляется от всех ненужных вещей, а я как раз люблю ненужные вещи. Никто в этой семье не возился с «Белой сиренью» столько, сколько теперь вожусь я. Никто, должно быть, не открывал ее так часто, не вдыхал и не капал на запястье. А я вот вожусь, принюхиваюсь и прислушиваюсь. Думаю, что духи – это такой волшебный эликсир, который меня наградит каким-нибудь даром, или явит летучего джина из бутылки, или сам собой воскресит прошлое. Время, закупоренное во флакон.

«Попробуйте» - всегда говорят в парфюмерных магазинах. Звучит почти как «выпей меня». Попробуй эти духи и окунись с головой в другое время, в жизнь другого человека, в весну посреди зимы. Попробуешь, весь пропитаешься этим ароматом, и когда зачерпнешь в ладони снег, даже он будет пахнуть, как гроздь белой сирени.

Так я всё хожу, думаю, всё ищу историю, а она не находится. Может, и правда, просто плохие духи? Что мне с ними делать? Отдам маме, чтобы она снова стала пахнуть, как в детстве. Надо как-то подарить им новую жизнь, чтобы и они хоть кому-то стали нужны.  

 

У нее был железный характер. Всё сама, всего добилась, всё удалось. Так говорили другие, так она и сама думала про себя когда-то. Теперь, правда, уже почти не помнила об этом. В «железные» времена она была Марией Николаевной – из деревни приехала в Москву и поступила в институт, вышла замуж за молодого, младше ее на пять лет, паренька, который ее обожал и всю жизнь дарил лучшие подарки. Только с последним подарком тогда, уже больше двадцати лет назад, не угадал. Забыл, что дешевое – это не для нее. А когда забываешь такое важное, то и жизнь вдруг заканчивается. И для него она быстро закончилась, а железная Мария Николаевна, которая теперь стала ветхой рассыпающейся на глазах бабушкой Машей, все живет, а значит, все еще помнит о чем-то важном.   

Она сидела в кресле, положив руки на колени, и смотрела в окно, а время подбиралось все ближе. Оно стирало в ней слой за слоем, и делало все более прозрачной. Еще немного, один или два дня – и она станет совсем невидимой. Можно было сейчас опять прилечь, потому что сил в теле почти не оставалось, но она заставила себя встать и подойти к шкафу, открыть дверцу и достать железную коробочку. Что-то было ей нужно в этой коробочке, надо только вспомнить – что именно. И она начала доставать из нее: бирочки, которые цепляют к ножкам и ручкам только что родившихся младенцев – три штуки, пачку черно-белых фотографий (она с дипломом института, свадьба, вся семья, с детьми, с внучкой), пара из янтарных бус и сережек, несколько старых монет, значок с Лениным, партбилет и пропуск на завод, зеленый шелковых платочек – порванный, но все еще нежный на ощупь, флакон «Белой сирени». Как он мог подарить ей «Белую сирень»! Но все-таки она ее хранила.

Правда ли, что ее время ушло, умерло, рассыпалось? И теперь настало такое, для которого она лишь призрак. Потемневшие худые и слабые морщинистые руки открыли духи, и капнули на запястье одну каплю. По давней привычке, которую помнило тело, она капнула еще по две капли на указательные пальцы и растерла за ушами. Запахи баба Маша уже тоже ощущала плохо, но этот почувствовала и приободрилась. Руки сами потянулись к бусам и сережкам, а сухие губы зашевелились и зашептали слова старой песенки – сначала тихо, а потом все громче и отчетливее. 

И тут, похожий на полупрозрачную тюлевую занавеску, возник рядом с Марией Николаевной белесый еле видимый дух. Черты его призрачного лица напоминали те самые, родные, но почти забытые черты мужа. Легкие руки опустились ей на плечи, и холодный шепот зазвучал в ее голове. Он велел надеть любимое платье, повязать шелковый платок и выйти из квартиры, он звал туда, где много воздуха и света. С каждый его словом силы возвращались и прояснялись мысли, и вот бабушка Маша уже легко бежит вниз по лестнице, как когда-то, и точно знает, что ей нужно успеть сделать за сегодняшний день. А дух летит рядом и подсказывает.

Сегодня нужно успеть: покататься на велосипеде (а еще лучше – на самокате), как те молодые боги, которые днями напролет летают под ее окнами; съесть несколько порций разного мороженого, найти уличных музыкантов, чтоб потанцевать под их музыку и бросить монету в раскрытый гитарный футляр; прокатиться на самой страшной карусели, бросить в воду несколько камушков, так, чтобы они громко плюхнули.

И она успела даже больше, чем он нашептал, больше, чем за предыдущие десятки лет. Потому что каждое встреченное на пути дерево – было чудом, и внезапный дождь, и голубь, пьющий из лужи. И сумерки стали чудом, ведь внезапно, посреди постепенно погружающегося в темноту города, зажглись высокие круглые фонари, как десятки полных лун, и новое волшебство окутало все вокруг.

Напоследок он привел ее в маленький сквер с прудом и лавочками. Здесь под ногами нашлось много камушков, которые так и просились плюхнуться в воду. Дух все шептал у нее в голове:

- Жаль, что мы вместе не стали старыми и дряхлыми. Вместе и дряхлеть веселее... Не хочу, чтобы мой последний подарок был таким, который тебе не понравился.

А она уже и не думала, что «Белая сирень» - это плохой подарок.

Они просидели на лавочке в том сквере до самой полночи.

Она лежала дома в кровати и безучастно смотрела в плотно зашторенное окно, и не сразу можно было разглядеть, что в кровати есть кто-то видимый и осязаемый.      

 

 

•