слова, словечки.

  Аз есмь Царь. Царь вещей. Вещизм – моя религия, Край Вещей – мое царство. Марки, монетки, значки, брошки – казна моя. С детства хранилась она в коробочках – жестяных, деревянных, картонных, в мешочках – шелковых, бархатных, льняных. А потом появился сундук, и в него переехали: фигурные мыльца, открытки, брелки, колечки, бусинки. Это было Великое переселение вещей, подданных моих, моих милых приятелей. А теперь говорят, что это плохо, что лучше минимализм и ничего лишнего. Моя религия под запретом. Никто не хочет, чтоб его дразнили Плюшкиным. А куда мне деваться с моими вещами? Игрушки маленькие, деревянные, волчки, свистульки, колокольчики. Все сидят по домам – по шкатулочкам, баночкам – из-под чая, кофе, печенья. У нас в Царстве и валюта всегда своя была – конфетные фантики. Я конфетнофантичный миллионер – у менять есть конфетнофантичная мантия.  Наклейки, вкладыши, вырезки, карточки, штучки, жучки, пыпочки, бордочки, луковки, прянички, тындочки. Куда вас теперь деть, друзья мои? Ра

          1 история. Этот трамвай едет в Пхеньян.   Ей уже пятнадцать! Пусть только кто-то попробует сказать – «всего пятнадцать».  В последнее время она на всех смотрит с вызовом, в каждую минуту ожидая нападения – того, что кто-то посмеет усомниться в ее взрослости. Пусть попробуют – она им ответит. Но сейчас, в этом сумеречном холодном трамвае, почти никого нет, и смотреть дерзко и с вызовом не на кого: есть только окно и книга, а они угрозы не представляют. Зачем надевать маску, если все равно никого нет, кроме спящего кондуктора и пары пассажиров? Хотя, с другой стороны, а зачем ее снимать? Тепло, уютно в маске, никто не придерется к тому, что ты грустный, зевать можно, не прикрывая рта. В целом, очень удобно. Книга досталась ей в попутчики довольная унылая, как она про себя подумала, депрессивная – про Пхеньян. Это все из-за него! Из-за новенького одноклассника, который всего пара месяцев, как появился, но быстро, сходу всех поразил и обаял. Все-то он знает и умеет,

  Сказка о ветре. Жил да был на свете Ветер. Сам прозрачный, неуловимый, легкомысленный. Ни за что не хотел Ветер становиться взрослым и степенным! Обратится к нему кто-нибудь по отчеству, уважительно: - Ветр Ветрович. А он сразу поправляет – не надо, мол. К чему эти церемонии! Целыми днями играл Ветер, не уставал. То пышную даму сзади подтолкнет и та бежит вперед, охая и придерживая платье. То проползет в скрипучие дверные проемы и поет вредным противным голоском. Узнает, что кто-то развесил на веревочке под окном колокольчики – сразу летит туда: гремит, звонит, звенит, играет, не может наиграться. То пылью в лицо бросается, то носится по полю вслед за мячом. Свистит, шуршит, дышит широко и вольно. Но становился Ветер смирным, когда задумывался вдруг, посреди забот и шалостей, о Небе. Больше всего на свете восхищался Ветер безграничным Небом. - Вот оно каково! Нет ему конца и края. Люди смотрят на Небо с замираем сердца: то с восторгом, то с трепетом. Смотрят и не дышат. А от меня тол